«…В Ясной Поляне… всё клокотало около Льва
Толстого — он собой, своим духовным богатством,
великим своим талантом, помимо воли, одарял всех,
кто соприкасался с ним».
М. В. НЕСТЕРОВ. «Давние дни».
Последним из великих мастеров кисти, обратившихся к образу Льва Толстого, стал Михаил Васильевич Нестеров (1862–1942) — художник, создавший высочайшие образцы русской религиозной живописи (как станковой, так и фресковой), и одновременно один из крупнейших портретистов первой половины XX столетия.
Представитель другого поколения национальной художественной школы, нежели И. Крамской, Н. Ге и И. Репин, совершенно иных взглядов на искусство, на его цели и задачи, он при этом полностью совпадал со старшими коллегами по Товариществу передвижных выставок в оценке личности гениального писателя. Особо следует отметить, что Нестеров не только написал портрет Толстого (который представляет собой лучшее из последних прижизненных изображений Льва Николаевича), но и воплотил его образ — уже как символ — в своем самом масштабном и подлинно эпическом полотне «Христиане», законченном в канун переломного для России 1917 года. В Третьяковской галерее этот шедевр выставлен под названием «На Руси (Душа народа)».
В 1906 году в усадьбу Ясная Поляна в Тульской губернии Нестерова привело вовсе не стремление создать очередной портрет Толстого. Вот что он писал в июне графине Софье Андреевне: «Приступая к выполнению задуманной мною картины „Христиане“, в композицию которой среди людей по яркости христианского веропонимания примечательных войдут и исторические личности, как гр. Лев Николаевич Толстой, для меня было бы крайне драгоценно иметь хотя бы набросок, сделанный с Льва Николаевича…» Супруга писателя ответила не слишком любезно, сославшись на то, что «Лев Николаевич теперь очень постарел и ему всё стало утомительно». Художника не смутил холодный тон письма, в котором явственно прозвучал отказ, и 20 августа Михаил Васильевич приехал в Ясную.
Через два дня он написал оттуда своему другу художнику-любителю Александру Турыгину: «Вот уже третий день, как я в Ясной Поляне. Лев Николаевич, помимо ожидания, предложил мне позировать и за работой и во время отдыхов. И я через 2–3 часа по приезде сидел у него в кабинете и чертил в альбом…» К сожалению, первое посещение Ясной оказалось для Нестерова не слишком удачным: буквально на второй день он почувствовал сильное недомогание, температура поднялась без малого до сорока градусов. Позже этот эпизод художник описывал с нескрываемой иронией: «Во фланелевом набрюшнике великого писателя земли русской и его дикой кофте… меня уложили в постель, и драгоценная для России жизнь теперь вне опасности…» Болезнь оказалась недолгой, и уже 24 августа из Москвы Нестеров сообщил Турыгину: «Расстались прекрасно. Сам звал на прощанье заезжать в Ясную Поляну, еще и высказал о моем искусстве, что „теперь он понимает, чего я добиваюсь“… В Толстом… нашел я громадную нравственную поддержку, которой мне недоставало в последние годы».
Как отмечал друг и биограф Нестерова Сергей Дурылин, всматриваясь в лицо Толстого, Михаил Васильевич как бы пересматривал в памяти написанные с него Крамским, Ге, Репиным портреты и приходил к выводу: это лицо еще не исчерпано художниками, еще можно прочесть в нем нечто никем не прочтенное.
Именно это и попытался сделать Нестеров в следующий приезд в усадьбу в Тульской губернии. Об этом визите Лев Николаевич оставил несколько лаконичных строк в записной книжке, где редко удостаивал вниманием приезды многочисленных посетителей: 23 июня 1907 года — «Приехали Сергиенко и Нестеров». 24 июня — «Нестеров писал». 27 июня — «Портрет пишут». И в тот же день запись появилась в дневнике: «Живет Нестеров — приятный».
«Труды и дни» художника в усадьбе добросовестно отразил в своих «Яснополянских записках» домашний врач Толстого Душан Петрович Маковицкий: «24 июня. Многолюдно. Л. Н. усталый и возбужденный. М. В. Нестеров начал писать его портрет за шахматами на крокете (Л. Н. не позировал ему) …
26 июня… Сегодня М. В. Нестеров был доволен писанием портрета… Вчера был совсем не уверен, удастся ли; сегодня же он у него «схвачен», и писание, по его словам, очень подвинулось…
27 июня. Сегодня М. В. Нестеров писал вид у большого пруда, там, где 50-летние елки, посаженные Л. Н-чем. За ними через улицу избы и вид в поле. По его словам, это характерный уголок в усадьбах Центральной России.
28 июня… После обеда Л. Н. стоя позировал Нестерову. Одет был в светло-синюю фланелевую блузу…»
Портрет Толстого (в 1913 году он был приобретен Третьяковской галереей, а в советское время передан в Государственный музей Л. Н. Толстого в Москве) был написан Нестеровым в течение одной недели, проведенной им в Ясной Поляне. Перед нами не писатель, не проповедник, не борец (уже неоднократно изображенный), а просто человек, углубившийся, по словам С. Дурылина, в свою сокровенную думу, всматривающийся в свою душу в тихом окружении природы, с детства до старости ему милой и родной. Он любуется ею, хотя и стоит погруженный в себя. Догорает закат. Сейчас старик окинет прощальным взором всё привычное и дорогое и уйдет в дом. А там, возможно, откроет дневник и перечтет написанное здесь же в Ясной летом, только полвека назад: «Смотришь на закат солнца в июле, а потом на зелень. Она голубовата переливами, как будто под дымкой… Ночью после дождя иду по саду домой. Всё тихо, за аллеей яблоко падает на мокрые листья. В ущерб месяца месячная заря имеет характер волшебный…»
Позже, возвращаясь к отъезду из Ясной в книге воспоминаний «О пережитом», Нестеров писал: «…Лев Николаевич зашел ко мне через открытую балконную дверь с утренней прогулки… Ему, видимо, хотелось поговорить, поделиться мыслями… Поздоровавшись, он, как бы мимоходом, сказал: «А я вот сейчас думал, какое преимущество наше перед вами — молодыми (ему было 79, мне 45 лет). Вам надо думать о картинах, о будущем. Наши картины все кончены, в этом наш большой барыш, и думаешь, как бы себя сохранить получше на сегодня»… Все звали меня не забывать Ясную Поляну, приезжать еще. Однако это была последняя моя встреча с гениальным писателем…»
В конце 1916 года Нестеров все-таки завершил свою грандиозную мистерию «Христиане», позже получившую название «На Руси (Душа народа)». В народной толпе взыскующих Истину и идущих к Богу глубоко религиозный художник изобразил столь дорогие ему образы писателей и философов — Льва Толстого, Фёдора Достоевского и Владимира Соловьёва. «Если я позволил себе показать на большой картине портретные изображения Толстого, Достоевского, Соловьёва,— признавался сам художник,— то это было вызвано основной темой картины, она без этих лиц была бы неполна, не закончена. Толстого, Достоевского и Соловьёва нельзя было выкинуть из жизни народа, идущего по путям богоискательства. Особые тропы народные (быть может, только интеллигентские) шли к ним и от них. Тут выхода для меня — живописца — не было».
Нестеров увидел в Толстом «с его озорной философией и моралью» один из «ярких символов русского народа во всем его многообразии, с его падениями, покаянием, гордыней и смирением, яростью и нежностью, мудрым величием гения…»
